Откатные ворота скрипнули, и стал виден дом. Я открыл окно, чтобы поздороваться с охранниками, которые почему-то стояли у самого забора скучковавшись, как напуганные пингвины.

— Здоро́во, мужики.

— Привет, Скала, — Веселков поправил серый пиджак и направился ко мне. Гриша был рыжеволосым парнем с огромным количеством веснушек. На солнце его волосы горели, как костер ночью. Но, несмотря на внешнюю миловидность, с первого взгляда становилось понятно, что он чрезвычайно серьезный. Не знаю, что привело его к Моисею, но характеристика у парня была отменная. Отслужил, потом еще четыре года по контракту, отличная стрельба. Отменная реакция. Владеет широким спектром единоборств и, как ни странно, закончил университет, что большая редкость среди «моисеевских» псов.

— Привет, Весел. Что тут у вас за слет? Папа выгнал?

— Ха! Нет, отрабатываем маневры на случай атомной войны, потому что чую я, она не за горами. — Гриша прислонил ладонь к глазам и посмотрел в сторону дома. — Проезжай, Моисей очень ждет тебя.

— Ты завтра придешь?

— Как я могу не прийти? Я так понимаю, что это не просто встреча в спортивном комплексе? Проверять нас будете?

— С чего взял? — я закурил и открыл окно шире.

— Новая метла по-новому метет. — Гриша пожал плечами. — Ну, не на лекцию же о современных тенденциях моды вы нас пригласили?

— Не, Веселков. Я не новая метла. — вдруг до меня донесся какой-то шум. Я повернул голову в сторону дома, виднеющегося среди облысевшей рощи деревьев. — Да и с модой у вас все в порядке. Костюмы, что надо.

— Жаль. Я бы хотел поработать с тобой. Уж очень характеристика у тебя примечательная. А костюмы — это заслуга Яны Викторовны. Она помогла нам.

— Веселков! Много слов. Очень много слов! — я закрыл окно и въехал на территорию. Надавив педаль газа чуть сильнее, покатился по брусчатой подъездной дорожке. По мере приближения шум становился отчетливее и яснее. Громкая музыка сопровождалась глухим грохотом.

Как только показался большой особняк из серого камня, все стало ясно. Моисей сидел на последней ступеньке парадного входа в дом. Рядом стояла бутылка коньяка и поднос с закуской. Видимо, давно сидит, потому что бутылка почти пуста. Поза Моисея была расслабленная, даже слишком. Седая голова безвольно болталась, а руки были скрещены на коленях. Голубой пиджак был расстегнут, а галстук намотан на кулак. Вдруг с балкона второго этажа вылетела ваза, если бы я вовремя не остановился, то поймал бы творение древнекитайских мастеров капотом своей машины.

— Вот это жаркий прием! — присвистнул я.

— Привет! — прохрипел Моисей.

— Я больше не буду декоративной собачонкой. Устала. Хватит. Ты радуешься, когда я дома, когда весела, когда в безопасности, как бриллиант в сейфе. Но, папа! Мне нужна собственная машина. Мне нужна собственная жизнь. Мне не пятнадцать, да и давно уже не двадцать. Я и так прожила долго с тем, кто считал меня декоративным приложением к твоему статусу и деньгам. Я знаю, что ты сейчас думаешь, что не навязывал мне. Да! Только почему мне так везет, что из всех неудачников я выбрала самого алчного и жестокого? ВСЁ! Засиделась я в детстве. Живу с папенькой. Получаю второе образование, только вот на практике ни одно не применяю. Сколько осталось освоить профессий, а, папочка? Что дальше? На переводчика я отучилась. Знаю четыре языка. Теперь вот балуюсь дизайном. Дальше куда? Хирург? Юрист? Архитектор? Что делать дальше? — наконец-то крик из глубины комнаты прекратился, и на балкон выскочила Янка. Она замерла у кованых перил, обвитых пожелтевшим виноградом. Увидев меня, сложила руки на груди и прищурилась. Даже со второго этажа голубизна глаз была неестественно яркой, особенно на фоне серого неба. Светлые волосы были взлохмачены, клетчатая рубашка расстегнута, в вырезе которой виднелось красное кружево белья. — О! И ты здесь? Приехал на цирк посмотреть? Ладно!

После этих слов с балкона вылетел стул. От столкновения с мощеной площадкой деревянное основание треснуло, а лиловая бархатная обивка лопнула с громким треском.

— Деточка! Может, вызвать врача? — я закурил и сел на капот. Отсюда была видна полная картина этого театрально действия.

— Заткнись! — в воздухе запорхали журналы, вслед полетели покрывала и одежда с вешалками.

— Фу, как грубо!

— Замолчи! Меня тошнит от твоего голоса! — после этих слов из окна вылетели красные подушки, а за ними принтер. Казалось, что она выметает из комнаты все, что попадается под руку. Пространство парковки было засыпано девчачьим барахлом. Видимо, этот концерт начался давно, а я успел только к финалу. На аккуратно постриженной живой изгороди валялись ее шмотки, на кусте жасмина болтался бюстгальтер ярко-розового цвета. Искусственный газон был усыпан обрывками тетрадей. Я так засмотрелся на поле боя, что пропустил очередной снаряд. Плетеное ротанговое кресло летело прямо на меня, выставив правую руку, отбросил его в сторону.

— Взаимно! — как же мне захотелось подняться и отлупить ее еще раз. Ремнем, да до красноты кожи. Чтобы помнила! Чтобы сидеть не могла!

— Папа! Что он тут делает? Ты забыл, что этот придурок убил моего мужа? — взвизгнула она и перегнулась через перила.

— Я ему завидую! — посмеялся я. Неконтролируемое желание досадить, раззадорить, разозлить победило разум. Не мог не ответить. Впитывал, наслаждаясь ее румянцем, гневным прищуром и застывшим в изумлении ротиком.

— Замолчи! — Янка схватила стул и выбросила его с балкона с таким остервенением, что он рассыпался на мелкие кусочки прямо у моих ног. А сама Заноза исчезла в комнате. Но я рано радовался, стеклянная дверь за спиной Моисея распахнулась, с грохотом ударившись о каменную стену. Она перепрыгивала через ступеньки, с быстротой кошки направляясь в мою сторону. — Замолчи!

— Только после тебя!

— Как мне хочется тебя ударить! — она сжала руку в кулак и подняла ее.

— Давай, — пожал плечами и отвернулся от раскрасневшейся девушки. Янка зарычала, громко и отчетливо выплевывая гортанные звуки, а потом с силой выбросила свой кулачок, попав мне в живот. — Не думай, что если выручил меня один раз, то…

— Три.

— Что три?

— Три раза.

— Папа! Ты хоть одно слово услышал? — Янка поджала губы и отвернулась от меня, направляясь в сторону отца. А я перестал улавливать суть разговора, потому что мой взгляд был приклеен к ее заднице. Упругие ягодицы были затянуты в трикотажные белые шорты, которые задрались и показывали чуть больше, чем стоило. От холодного ветра по белой коже бегали мурашки. Тонкий пушок волос встал дыбом. Янка то и дело проводила ладонью по ногам, пытаясь усмирить мурашки. Руки дрожали то ли от холода, то ли от бьющего через край адреналина.

— Слышал. Я все слышал. — Моисей поднял голову.

— И, что?

— Что я могу сказать, дочь? Ты единственная моя слабость. Почему ты выбрала именно этот момент, чтобы взбунтоваться? — Моисей приложился к бутылке, сделав пару больших глотков. — Почему не в шестнадцать или восемнадцать? Почему в двадцать пять? Почему? Где ты нашла эту кнопку, которую все жмут еще в подростковом возрасте? Черт! Ты дождалась, пока я не смогу тебе помешать? — Моисеев встал. — Так вот знай. Я сделаю всё, чтобы обеспечить твою безопасность. Всё. Если нужно, то запру тебя!

— Пап!

— Замолчи! Я час уже слушаю твою истерику. Молча смотрел на то, как ты выносишь свою комнату через балкон. Теперь твоя очередь слушать. Хочешь машину — пожалуйста! — Моисей достал из кармана брюк брелок от гаража и бросил дочери. Янка сморщила нос и едва заметно втянула шею, словно испугалась. Сейчас она снова была, как в первый день нашего знакомства, такая же испуганная, а ее огромные голубые глаза…. В них плескались непролитые слезы. Видимо, Моисей с ней никогда не разговаривал в подобном тоне, потому что напыщенная бравада испарилась. Она вновь превратилась в послушную папину дочку. Но Моисей разошелся не на шутку. Его такие же голубые глаза стали почти прозрачными, сверкая неподдельной яростью. Пальцы руки, которыми он сжимал матовое горлышко бутылки, побелели, казалось, еще чуть-чуть и стекло треснет. — Бери, катайся, живи. Но за тобой всегда будет ехать охрана. Всегда! И лучше тебе смириться, это в твоих же интересах! Я ясно выразился?