— Как я могу назвать то, что чувствую, словом «любовь»? Люди испачкали его. Вываляли в грязи и современной пошлости. Употребляют его при каждом удобном случае: уламывая девчонку, разговаривая о футболе, политике. Они любят пиво, рыбу, читать. А то, что я чувствую, не выразить словами. Нет, это нужно чувствовать… — отбросив полотенце, подошел к ней и поднял на руки. Янка податливо обвила меня руками и ногами, прижимая к себе крепко. Она молчала, просто принимая меня всего. Слова путались, а возбуждение ударяло в виски с каждым ее игривым вилянием бедрами. Яна подняла голову и заглянула мне в глаза. Они вновь стали голубыми и нежными. Исчезла колкость, пропали искры, готовые испепелить меня. Я прижал ее спиной к прохладному стеклу, и Яна издала громкий стон. Глаза закрылись, а грудь начала вздыматься.

— Чувствуй, Яна… Просто чувствуй меня… — поддерживая ее за ягодицы, указательным пальцем растирал длинный шрам. От прикосновений к бугристой коже, мне становилось легче. Намного. Я ощущал, что все, происходящее вокруг — реальность. Самая настоящая, невыдуманная. Было необходимо знать, что она не растворится, как сон, что будет рядом…

С каждым моим движением, Яна прижималась к стеклу все сильнее, будто искала прохлады. Она подняла руки, обнажая для меня всю себя… Всю… Наслаждался движением мышц пресса, впитывал тихие стоны и всхлипы, ощущал, как она то усиливает хватку ног вокруг моих бедер, то ослабляет, заходясь эмоциями. Поддерживая ее одной рукой, стал жадно ласкать ее, то сжимая раскрасневшуюся и покрытую мелкими капельками пота кожу, то едва касаясь ее подушечками. Маленькая грудь легко вмещалась в ладонь, налитая, словно спелое яблоко, поражая упругостью и чувственностью. От каждого касания Яна едва слышно постанывала, подаваясь бедрами мне навстречу. Как только я коснулся тонкой кожи ее сосков, Яна стала протяжно стонать. Огромные капли слез скатились с глаз, оставляя на лице влажные потеки. Она позволяла, отдавая всю себя…

Ее правая рука медленно опустилась мне на грудь.

— Чувствуй… Каждый стук… Каждое биение, оно для тебя. Я буду жить для тебя, чувствовать и стараться стать нормальным. Таким, как ты того заслуживаешь. Сука! Я буду каждый вечер возвращаться домой, чтобы увидеть новую мебель, истерзанные рубашки, чтобы вдохнуть опьяняющий аромат нашего дома… — перестал дышать, потому что готов был взорваться. Пальцы горели, чуть надавил, чтобы почувствовать стук ее потревоженного сердца. Наклонился, пробежав кончиком языка по всей длине ее шеи. Остановился на груди и чуть прикусил тонкую кожу, наслаждаясь хриплым вскриком. Янка закусила губу и чуть запрокинула голову. Тело напряглось. Ноги сжались в крепкой хватке, — Давай, детка…. Давай…

— Кстати… О квартире… Раз, уж ты начал, — прохрипела она, опуская руки мне на плечи. Острые ногти впивались в кожу. Ее дыхание становилось рваным, неровным и больше походило на хрип. Говорила она через силу, проглатывая буквы.

— Замолчи, Кролик… Прошу, помолчи…

— Я присмотрела дом, нужно, чтобы ты его одобрил.

— Бл***! — взвыл я, — внесла задаток?

— Да! — вскрикнула она и стала обмякать в моих объятиях, растекаясь, как растопленное сливочное масло….

Глава 36

Олег

— Знаешь, надо сказать твоему отцу спасибо за мою рану.

Я лежал на спине, сложив руки за головой, даже не пытаясь скрыть удовольствие, с которым наблюдал за сидящей на мне Яной. Она откинула голову назад, стараясь вернуть еще частое дыхание в нормальный ритм. Утреннее солнце скользило по ее телу своими лучами, подсвечивая крохотные капельки пота, выступившие на тонкой шее. Длинные волосы щекотали мои ноги при каждом вздохе. Янка подняла руки и стала тянуться. Тонкие руки переплелись, тело напряглось, словно прогоняло остатки сонной неги, ноги, опутывающие мои бедра, сжались. Сильно выдохнув, она растормошила волосы и улыбнулась. Обожал эту улыбку. Она способна растопить любое сердце, ни одна толща льда не в силах устоять от плавного движения её губ. А от девичьего румянца, которым она заливается постоянно, становится тепло на душе, даже мне. Я понимал, отчего ее так любят все охранники, однокурсники и учителя. Да и понимал детей, которые были просто без ума от своего нового психолога. С ней так тепло и уютно. От взгляда голубых глаз становится спокойно и хорошо.

— Не говори ерунды! — она больно ущипнула меня за грудь и обернулась к колену, рана на котором почти полностью затянулась. — Я же вижу, как ты морщишься, думая, что я ничего не замечаю. Храбришься и не идешь к врачу. Упертый!

— Ага, — поднял руки и легким касанием пальцев стал скользить по коже, затрагивая самые нежные ее участки. Янка закусила губу, но из глаз продолжали сыпаться гневные искры. — На мне заживает все, как на собаке.

— Нет, Олег! — Янка раскусила мою задумку и перехватила ладони, — Мне сначала в универ, а потом на работу. Ты хочешь, чтобы я опоздала на второй день?

— Ну, я думаю, что Маратик тебя простит.

— Наскалов? Ты ли это? Это ревность?

— Прекрати…

— Нет, ты определенно ревнуешь! — Янка рассмеялась, откинув взлохмаченные волосы от лица. Ее пытливый взгляд впился в меня, и я почувствовал, как эта Заноза старается пробраться в мою голову. Мало ей сердца? Мало?

— Ты уверена, что хочешь работать?

— Олег, мы обсудили это. В этой жизни я повидала уже многое, кроме работы. Даже замужем побывала, — ее светлая улыбка на миг дрогнула. Она нахмурилась, поджала губы, будто погрузилась в не слишком светлые воспоминания, но только на миг.

— Почему даже?

— Потому что так правильно. Только благодаря тебе, милый, я поняла, что есть исключения, — Янка соскользнула с меня и, подобрав с пола раскиданные подушки, направилась в ванну.

— Так, поясни… — кожей чувствовал всю силу напряжения. Яна резко наклонялась и быстрыми рывками подбирала одежду. Скинув все в белую плетеную корзину, скрылась в темноте ванной. Накинув халат, пошел за ней, успев перехватить захлопывающуюся дверь.

— А чего пояснять? — она скользнула за стеклянную перегородку и включила сильный напор горячей воды, заволакивая паром обзор. — Это правильно, когда выходишь замуж, когда встаешь за чью-то крепкую спину, надеясь на женское спокойствие и столь дефицитное в наше время счастье. Отдаешь всю себя, надеясь на защиту и поддержку. Правильно — рожать детей и заботиться о них. Правильно быть рядом с мужем, разделяя все проблемы и радости. Это правильно, Олеж. Но теперь я понимаю, что лучше пусть все будет так, как есть. Как ты там говорил? Жить неправильно, но счастливо? Так? Вот я и буду жить в грехе, но зато счастливо. И никто не посягнет на моё счастье, потому что я его заслужила. И ты его заслужил, — она повернулась лицом к стеклянной перегородке и приложила ладонь. Матовое запотевшее стекло в одно мгновение стало прозрачным. Фигура, линия груди, темная кожа сосков — все стало таким соблазнительно— притягательным, — Мне нравится, что ты рядом. Ты прав, мне больше не нужны слова. Достаточно действий. Я вижу тебя насквозь. Ты же контролируешь каждое слово, чтобы не расстроить меня. Фильтруешь всё, отбрасывая то, что может ранить. Принимаешь решение, не советуясь. Но мне нравится. Мне нравится всё, что ты делаешь. Я там, где должна быть. И не нужен мне штамп, потому что выучила урок навсегда. От этой чернильной кляксы в паспорте все беды. Только от нее….

— А как же дом, дети? Разве не этого ты хочешь?

— Хочу, — Янка выглянула, смывая остатки пены с лица, но я-то видел припухлость и едва заметную красноту глаз. Плачет. Конечно, плачет… — А что, если нет штампа, нельзя купить дом? Завести собаку тоже нельзя? Нельзя проводить вечера вместе или готовить по выходным ужин для друзей? Дядя полицейский придет и накажет? Семья — ячейка общества. Что, если я не заверю свою ячейку в загсе, меня сожгут на костре позора? — Янка застыла и прищурилась, сосредоточившись на мне взглядом голубых глаз. — А ты веришь в Бога?

— Ладно, мне с психологами не потягаться, к тому же на духовные темы, — вышел из ванны, плотно закрыв дверь. Верю ли в Бога? Я верю в случай и в волю того, кто руководит нами с неба, кем бы его не называли люди. Только мудрая невидимая рука могла сыграть с молодым парнем злую шутку. Не верю в случайности. Не мог я спасти жизнь одной девчушке, забрав впоследствии десятки других, без воли на то небесного… Верю ли я? Верю. Потому что знаю, что она стоит всех тех, кого теперь нет. Стоит тонны слез, пролитых в унизительной попытке выкупить собственную жизнь. Но только не у меня. Продай я вам жизнь, кто вернет в нее душу? Потому что ее нет. Вы сами испортили ее, сами потеряли, решив, что это самая ненужная часть. Кто вернет им душу? Никто. Поэтому та, в которой души больше, чем жизни, стоит тех падших голов. Верю. Надрывающийся телефон выдернул меня из размышлений.