— Деточка, хочу напомнить, что все ванные на этих двухстах квадратах — мои. Поэтому буду мыться там, где захочу!

— Хм… — она оттолкнула меня и просочилась в ванную, тихо прикрыв за собой дверь.

Я бросил взгляд на часы и пошел варить кофе, потому что без него не выйду сегодня на улицу. Открыл окно, выдыхая сигаретный дым. Снег, выпавший за ночь, укрыл припаркованные во дворе машины, спрятал детскую площадку. Ленивые дворники делали вид, что убираются, а сами прокладывали тонкую тропинку для пешеходов узкой лопаткой.

— Почему ты холост?

Дым застрял в горле, обжигая слизистую. Она застала меня врасплох. Из-за собственных мыслей не слышал, как она подкралась сзади. Капли воды стекали с длинных прядей и падали на тонкую ткань рубашки.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ответь! — Яна нахмурилась и сложила руки на груди. Намокшая тонкая ткань стала просвечивать, облепляя аппетитную форму.

— Я не холостой, а свободный.

— Ответь!

— Потому что не нашел ту, которая не бросится в первый же день переделывать меня. Ту, которая пойдет вместе со мной по моему пути. Которая примет его, понимая, что другого пути не будет. Которая оставит семью и станет только моей. Которая вывернет свой мир наизнанку и примет меня таким, какой я есть. Которая не будет жить в иллюзиях, думая, что я изменюсь… Ясно? — сказал все это на выдохе, не отводя от нее глаз. Видел, как меняется ее лицо. На белоснежной коже промчалось миллион эмоций. От гнева до растерянности. Румянец сменялся бледностью, губы то смыкались в плотную линию, то открывались.

— Предельно! А ты? Ты что дашь взамен?

— Взамен я выверну себя наизнанку, отбросив все принципы, лелеющие собственную свободу.

— А что такое свобода?

— Тебя интерес…

— Что ты называешь свободой? — она резко перебила меня, не дав возможности увильнуть.

— Ни о чем не просить, ни на что не надеяться, ни от чего не зависеть!

— Ты свободен?

— Не совсем.

— Что из этого мешает твоему ощущению свободы?

— Ян, я и так сказал больше, чем был должен. И запомни, что все жизненные убеждения рано или поздно меняются. Нет ничего постоянного. Все временное. Друзья, враги, власть, машины, квартиры — все в жизни временное. Я скажу больше, мы с тобой тоже временные. У нас с тобой разные отрезки этого «временного», не укорачивай свой отрезок. Держись от меня подальше!

— Меня не устраивает понятие «временное». Я не хочу быть гостьей. Никогда не буду временной! Слышишь? Тогда вообще не впускай меня! Я никогда не буду для тебя удобной. Со мной не получится составить график. Я не буду Кроликом 1,3,5. Я буду Яной— 1,2,3,4,5,6,7! Я буду занозой в самом сердце! Слышишь? Я уже заноза!

— Чего ты ждешь?

— Хочу знать, чего хочешь ТЫ!

— Я хочу тебя! Но не могу себе позволить. Ты — слабость. А мне нельзя, слышишь?

— Ты можешь сопротивляться, но я вижу, что твои глаза перестали быть стеклянными. Ты смотришь на МЕНЯ, видишь МЕНЯ. Тебе нравились мои смс?

— Да, — почти застонал я, понимая, что сам позволил загнать себя в угол.

— Ты мог бы соврать.

— Мог… — впервые пожалел, что не соврал. Не понимаю, что на меня так действует? Ее серьезный вид или напрягшиеся соски. Влажную ткань обдувало холодным воздухом из открытого окна. Мягкая кожа стала сжиматься, превращаясь в крохотные бусинки.

— Даже если ты будешь сопротивляться, я останусь твоей слабостью, потому что от этого еще не придумали лекарства. С каждым днем я буду проникать в твою кровь все глубже. Даже придерживая на расстоянии, будешь помнить меня. Я «отравлю» сначала твое тело, а потом и душу! — Янка опустила руки, открывая моему взгляду рубашку, которая почти полностью намокла.

— Ты упускаешь только одну деталь, — голос стал хриплым настолько, что каждое слово приносило боль в горле.

— Какую?

— Я не спорю, что физически ты близка к моей полной капитуляции. Но душа? Детка, ты погорячилась! У меня ее просто нет.

— Есть! — она вытянула руку, ударяя указательным пальцем в мою грудь. — Ты просто с ней еще не знаком, но не переживай, я вас познакомлю.

— Пи*дец! Всю жизнь мечтал познакомиться, где ты раньше была? Ян, прекрати. Это ни к чему не приведет.

— Это приведет к сексу, — шепотом сказала Яна, облизнув пересохшие губы.

— Хорошо… — я запрокинул голову, уткнувшись взглядом в глянцевый потолок. Внутреннее сопротивление превратилось в настоящую войну. Даже на расстоянии метра ощущал то девичье тепло, к которому тянешься, от него чувствуешь опьяняющее головокружение. По другую сторону баррикады стоял разум, он развернул транспаранты, призывающие защитить девчонку. — Черт с тобой.

Издав гортанный рык, я дернул футболку за ворот, повернувшись к ней спиной.

— Смотри! — закинув руку за спину, прикоснулся к выпуклому шраму, который тянулся от самого позвоночника, скрываясь под ребрами. — Это семь лет назад. Меня вытащили с того света. Этот — лет шесть назад. — я отогнул пояс джинс, обнажая круглый уродливый шрам. Затем просто стал поворачиваться, указывая на бесчисленное количество шрамов на своем теле. — А вот этот два года назад, пуля задела сердце, но я выжил. Эти шрамы — моя история. Их сорок девять, следующий будет юбилейным. При взгляде на любой из них погружаюсь в прошлое, испытывая ту боль. Она не проходит. Она остается в голове. Знаешь, почему меня называют Призрак?

— Потому что никто не может поймать тебя!

— Нет! — я рассмеялся, глядя на абсолютно бледное лицо Янки. — Это сказка, которую придумали окружающие, потому что я никогда не оставляю свидетелей, способных поведать подробности. Нет, меня так прозвали, потому что на моем теле нет ни единого органа, который бы не был прострелен или порезан. В меня стреляли, резали, душили, взрывали, поджигали! Я всегда выкарабкиваюсь, потому что не умею прощать. Возвращаюсь с того света, распинывая чертей, утаскивающих меня в огненный котел. Возвращаюсь, чтобы отомстить, потому что не страшно. Некого терять. Ничего не держит!

— Боже! — по бледной щеке скатилась слеза. Такая большая и чистая. — Олег!

Снова! Она снова сказала это и подняла на меня свои глаза. Там не было жалости, страха, там была боль. Она словно ощутила то, через что раз за разом проходил я. Тонкая рука поднялась, остановившись от моей груди в паре миллиметров. Яна выдохнула и слегка дотронулась до меня в том месте, где был главный шрам, на самом сердце. Под уродливой вмятиной была татуировка. Она была сделана с той кардиограммы, когда врачи перезапустили мое кровоточащее сердце. Выписавшись из больницы, я решил сделать татуировку, вдруг сердце снова забудет, как биться правильно. Тонкая черная линия то взмывала вверх, едва касаясь контура шрама, выписывая пик удара, то падала вниз, расслабляя мышцу.

Я снова ощутил, как сердце сжалось, как только нежная кожа пальцев коснулась бугристой кожи. Янка опустила глаза, закусывая губу, прошлась взглядом по татуировке, которая начиналась от солнечного сплетения, уходя под рукой за спину. И длинным ногтем указательного пальца стала повторять линию кардиограммы, вдавливая его в кожу, оставляя еще один след на моем теле.

— Олег!

— Ян, поверь, так будет лучше, — я сделал шаг назад и снова надел футболку, отгораживаясь от ее рентгеновского взгляда. Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть, а меня выдохнуть. — Открой.

— Я?

— Ты.

— А как же никогда не открывать?

— Открой! Женщина, ты научишься выполнять указания? — я толкнул ее в спину. — Давай!

Янка нахмурилась и вышла в коридор на цыпочках. Тишина немного напугала, поэтому я пошел за ней. Она рассматривала лестничную площадку в экране видеодомофона.

— Тут никого нет, — она обернулась. Ее нос был сморщен, отчего верхняя губа вздернулась, обнажая передние зубы. Точно, кролик.

— Открывай, Кролик!

Она топнула ногой и стала отпирать замки.

— Что это? — на полу лестничной клетки стояла большая корзина с крышкой. — Олег?

— Ян? Может, ты Кролик, потому что боишься всего на свете?