— Наташа, не бегай! — Маша, раскачивая коляску, то и дело подхватывала быстрого гномика, снующего между стремянками. — Сейчас уронишь папу, тогда точно не получишь свой подарок на Новый год.

— Хм… Это же непедагогично, — встал между стремянками, положив обе руки на металлические ступени. — Нельзя заставлять ребенка делать то, что ты хочешь, путем шантажа. Маня… Как тебе не стыдно.

— Посмотрю я на тебя, когда родишь себе троих девчонок. Будешь пользоваться всеми доступными методами, чтобы хоть немного успокоить их. Поверь! — Маша прищурилась, пытаясь придать своему взгляду, как можно больше серьезности. Почувствовал вибрацию правой рукой. Куранов явно напрягся, развернувшись, чтобы оценить обстановку. И лишь убедившись в мирности нашего разговора, улыбнулся.

— Какие девчонки? — сморщил нос и медленно повернул голову к Янке, тихо покачивающей ребенка на руках. Она подняла голову, округлив глаза. — Никаких девчонок. Только парни. Мне не нужны розовые сопли и разговоры о красивых платьях!

— Фу… Дядя! Ты тоже терпеть не можешь платья? А мама постоянно одевает меня в облако кружева! — быстро бегающий гномик замер прямо передо мной, скинув капюшон. На плечи тут же высыпала копна черных упругих кудряшек. Розовая атласная лента почти съехала, цепляясь за последний волосок.

— Наташа, не приставай ко взрослым! — сквозь смех шикнул Куранов, нагнувшись, чтобы попытаться ухватить дочь за капюшон.

— Ната, и правда, не встревай в разговоры. — Маша рассмеялась, наблюдая за удаляющейся фигуркой дочери. — А вообще, Олег, у Бога очень трудно заказать пол ребенка.

— У них и с третьего раза не получилось! — Лазарев не смог и дальше держать нейтралитет, сорвавшись на язвительную подколку. Но за Курановым не заржавеет, поэтому он, подхватив хоккейную клюшку, с помощью которой они развешивали игрушки, огрел хохочущего парня прямо по хребтине.

— Андрей! Успокойся! — взвизгнула Маня и бросилась разнимать сцепившихся парней. — Вы же рухнете! Куранов, только попробуй убиться! Не посмеешь оставить меня одну с оравой девок! Лазарь, вот только слезь, я лично промою твой рот с хозяйственным мылом.

— Я подержу этого умника, Мань, пока ты будешь проводить чистку его рта. Давно пора было! — Мартынов хлебал виски прямо из бутылки, наблюдая за разворачивающимися боевыми действиями.

— Э… Нарик, а тебе кто пить-то разрешил? — Бояра выхватил бутылку, приложившись к горлышку. — Кажется, мы все обговорили заранее. Да? Или повторим разговор?

— Что ты молчишь? — я почти не слышал, воспринимая громкие визги и перекрикивания, как шум. — Заболела?

— Нет, здорова. — Хриплый шепот, наконец, покинул пересохшее горло. Янка крепче обняла девчонку, завернутую в розовый плюшевый плед.

— Тогда идем… — чуть замешкался, взявшись за хрупкое тельце размером с «калаш». — Дядя Илья присмотрит за ребенком.

Недолго думая, передал «комок розовых соплей» растерявшемуся Мартынову и подхватил Янку.

— Олег… — тихо выдохнула она, обхватывая меня ногами за талию. Тонкие руки обвили шею, протискиваясь под капюшон. Замерзшие пальчики быстро пробежались по шее, зарывшись в волосах. — Я могу сама ходить.

— Да? А я, было, подумал, что ты приросла к этой девчонке! — понимал, что это глупо, но не мог ничего с собой поделать. — Решил, что пора тебя спасать.

— Черт… Наскалов? Ты… Ты… — Янка откинулась, усилив хватку ног. На румяном лице расплылась улыбка. — Ты ревнуешь? Да?

— Не говори ерунды. — Одним движением руки прижал ее к себе, только бы спрятаться от ее взгляда, пронизывающего насквозь. Он как старое привидение, знающее все укромные уголки родного дома. Скользила глазами, заглядывая во все запертые комнаты абсолютно по-хозяйски, открывая бронированные двери, срывая амбарные замки.

Прижимал вырывающуюся Янку к себе, ускоряя шаг. Нужно было уйти подальше от дома, скрыться от глаз, то и дело пытающихся просканировать, разобраться, спросить или дать совет. Не хотелось хамить, напоминая, что не давал объявление о необходимости совета. Нет! Не нужны мне их советы, потому что собираюсь делать только то, что хочу…

— Помнишь ты сказал, что я лживая? — устав сопротивляться, она расслабилась и прижалась к плечу, обжигая шею своим дыханием. Тонкие пальчики скользили по коже, замедляясь на границе с щетиной. Длинным ногтем она вырисовывала четкую границу. — Только это не я лживая. А ты. Как только я подбираюсь слишком близко, ты группируешься, превращаясь в сплошную броню. Твой голос становится ледяным и трескучим, как сибирский мороз, движения резкими, как порывы ветра, глаза пустыми, слова больно обжигают, оставляя уродливые шрамы в душе, пронзая до боли и без того обескровленное сердце. А поцелуи… Они становятся грубыми и резкими, как волны океана. Настоящие только мурашки, которые пронизывают меня, как электрический ток. Я забываю дышать, не вижу окружающих, не слышу их слов, потому что всё моё внимание приковано к тебе. Ты магнит для меня. Ты стихия, Наскалов. А я ощущаю себя хрупким плотом последи ледяного океана. Меня окружают крейсеры и ледоколы, поражающие своей мощью и силой. Но ты… Ты везде. Обнимаешь волнами, а мне жарко, целуешь, щекоча ледяными брызгами, а я горю… Мою грудь сдавливает, потому что я не понимаю, что мне делать? Плыть к берегу или утонуть, похоронив себя навсегда в тебе. Страшно разжать руки, крепко цепляющиеся за край плота. Очень страшно. Ты сила, от которой подгибаются колени, но в тебе нет цели. Вот ты смотришь, а я не понимаю, чего ты хочешь?

— Я хочу жить так, как хочу… — только и мог выдавить из себя. Остановился у старого амбара, прижав Янку спиной к деревянным дверям. — Не думай, детка. Оставь это мне. Просто дыши. Просто будь рядом, наполняя мою жизнь многочисленными оттенками бессмысленности!

— Боже… — она рассмеялась, закинув голову назад. На лицо стали падать мелкие снежинки, застревая в длинных ресницах. — Это сомнительный комплимент, Олег! Мне и в своей жизни хватает этого бессмыслия.

— Ян… — блуждал взглядом по тонкой шее. Объемный шерстяной шарф съехал, оголив кусочек бледной кожи. — Если бессмысленно одному, если плохо наедине с собой, то никогда не будет хорошо в бессмыслии и пустоте с кем-то. Две пустоты никогда не дадут ощущения наполненности. Запомни. А вообще, мы так много говорим… С тобой я ощущаю себя философом, а я мужик! И хочу говорить о сиськах, попках и тачках!

— Фи! — она опустила голову, впившись в меня самым мягким взглядом, ничего не ждущим, не требующим. Лишь отдающим всю себя, открывающим, распахивающим все настежь… Таким, от которого хочется поплыть, растаять. Розовые губы дрогнули, растянувшись в улыбке. — Поцелуй меня так, как вчера….

— Терпеть не могу целоваться….

****

— Что? Нет! Ни за что! — она вырывала свою ладонь, стараясь выскользнуть, но я стоял, не тронувшись с места. — Ты специально меня заговорил, чтобы я ничего не спрашивала! Да? Эти масляные глаза, тихий голос. Позволил поныть и задать кучу вопросов! Я почти поверила, что ты растаял, Наскалов! Это грязно!

— Да, детка… — как только она перестала вырываться, дернул, прижимая к себе. От нее исходило такое нежное тепло, окутывающее меня до самой макушки. Казалось, что, находясь с ней, действительно можно растаять и поплыть.

— Нет, Олег! — напыщенная злость слетела, остались только жалкие попытки отговорить меня.

— Да!

— Я сказала нет! — взвизгнула она, но не сделала ни одного шага, оставаясь прижатой. Тонкие пальцы сжимали куртку.

— А я сказал да… — снял с предохранителя пистолет и вложил в ее теплую ладонь. — Ты должна уметь все. Должна быть готова защищать себя, свою жизнь до последнего. Ты слышишь? До последней минуты. Знаешь, что такое жизнь? Это борьба. Ты должна вгрызаться зубами каждый час. Нет ничего ценнее кислорода и земли под ногами. Поэтому сейчас ты поднимешь ствол и будешь целиться туда, куда я тебе скажу.

— Олег…

— Яна. Ствол подними. — Подтолкнул ее под локоть.

— Я не буду!

— Нет, ты будешь, Яна! Ты должна уметь давать сдачи каждому!